Она была очень неравнодушный человек. Знаете, бывают люди как хорьки, жадные, жмотятся, не хотят раскрывать свою сердечную чакру. Берегут себя, в общем. От жизни. Думают, послужу-ка я лучше государству, или просто телек посмотрю. Алла Ивановна была не такая, она была неравнодушная. И к тому же, — мы помним, да? — энергичная. Роковое сочетание.
Но постойте, как же ей это удаётся, в таком возрасте? Ведь приходится же кому-то служить орудием судьбы в её немощных руках? Необязательно!
ТЕ-ЛЕ-ФОН.
—Жили у меня одни. Я ей говорю … … … … Она говорит: «Это мы сами разберёмся!» Ну не знаааю. Мне это совсем не понравилось, как это она сказала, — хмыкнула АИ и поддёрнула пальцем нос.
—Вот Иринка! — вдруг вспоминала она.
—Может им некуда её деть. — Я сразу поняла, о чём пойдёт речь.
—Я им говорю: «Я могу взять на выходные». Не хотят. Ну не знаю … … … …
Эу! Телефон! Телефон!
«Мне это совсем не нравится», — она так говорила, садилась за телефонный столик…
Уф!
…и набирала номер:
—Я вам вот что хотела сказать. Не надо вам возить Иринку целыми выходными по магазинам. Оставляете её там в машине часами, она сидит без свежего воздуха, как собачка.
Она клала трубку и морщила носик: «Не понимают».
Не так в лоб, конечно. Это был долгий разговор. У неё была особая манера до всего доходить окольными путями. Даже в пустяковых вопросах. То ли она старалась быть светской, то ли деликатной, то ли, не дай бог, собеседник разгадает её истинное желание, — в любом случае она не могла говорить прямо. Её манера отнимала кучу времени и потому раздражала. К тому же истинная причина всегда была ясна как день, так нелепо она была вклеена в общую ткань беседы по-детски нетвёрдой рукой. Эту особенность знали все её телефонные друзья, поэтому если у них не было в запасе часа времени, они сразу предупреждали и согласовывали с ней новую дату и время телефонной аудиенции. Алла Ивановна записывала всё в блокнотик и никогда не пропускала «встречу».
Каждое утро у неё начиналось с просмотра дел на сегодня, и если ей надо было записаться на приём к врачу или пойти в банк (что уже само по себе удача), это было строго согласовано с телефонными встречами. Если оказывалось, что какое-либо неотложное дело выпадало на время звонка (а оно почему-то всегда выпадало на время звонка), то это был счастливый день для Аллы Ивановны. Она приходила ко мне в комнату, и глаза её блестели от удовольствия. Мне предлагалось определить степень неотложности дела, — но вы же понимаете, что то было лишь иллюзией власти,— и как всегда она вздыхая набирала номер, чтобы предупредить собеседника, что в назначенный день и час она говорить не может и записывала в блокнотик иной день и час. Особенно счастливый день выпадал на её долю, когда кто-то звонил ей незапланированно, а в это время у неё должен состояться другой телефонный звонок или должно случиться дело, тогда она сообщала собеседнику, что она не может сейчас говорить, сообщала причину и записывала в блокнотик дату и время. Лицо её сияло от гордости.
Утром всё благоприятствовало АИ.
Сначала она долго обдумывала вслух, стоит ли приглашать на юбилей Иннокентия Александровича соседку с первого этажа. Точнее, АИ твёрдо знала, что соседка того не стоит. Но вопрос был в другом — стоит ли приглашать? Поймите верно, АИ знает твёрдо, что соседка не придёт. Они вообще разные. Они общаются с абсолютно разными людьми, точнее АИ и вовсе не знает, с кем там общается эта соседка, да хоть с кем пусть общается, хоть с чёртом лысым, ей вообще-то всё равно. А ходит она туда, потому что хозяева этой квартиры в Израиле, и они её лично просили курировать, приходить иногда проверять, без звонка, и брать квартплату, и так было вообще-то всегда, ещё и до этой соседки. И вот она, Алла Ивановна, месяц назад обмолвилась этой соседке о юбилее и теперь, когда пора снова идти, размышляет, приглашать ли эту тупую суку.
И пока она сомневалась, примерно с 9:30, в 10:00 ей неожиданно позвонила Ольга Павловна. АИ обрадовалась и тут же сказала, что занята, ей надо идти к соседке, она всё-таки решила её пригласить, но так, — Алла Ивановна поморщилась и повертела в воздухе рукой. Ольга Павловна закивала: «конечно-конечно», «надо-надо». И они согласовали иной час.
В 10:15 я уже натягивала сапоги, чтобы препроводить её с третьего этажа на первый.
Была суббота. 10:30 утра. Дверь нам никто не открывал.
—Да дома она, дома. Мы с ней встретились в подъезде на прошлой неделе, я предупреждала, что приду. Да она и так знает, у нас договорённость, если она куда-то уходит в последнюю субботу месяца, пусть звонит. Я её попросила об этом. Не знаааю… Слышала она меня, нет. Она и никуда не ходит. Слышишь?!
—А я откуда знаю, слышала она или нет?
—Да нет! За дверью — слышишь? Кто-то ходит!
—Не знаю.
—Чихает! Кашляет вон, я слышу. У неё всегда такой больной вид. Звони-звони, она делает вид, что не слышит.
—Вряд ли такой громкий звонок можно не услышать. Может, она не хочет открывать.
—Ты знаешь, Маша, я думаю, ты права, — Алла Ивановна замолчала. — Я думаю, это она мне не открывает…
—Да, нет, я имела в виду..
—Да-да. Это она мне. Она услышала мой голос. Всё, пойдём на улицу.
—Зачем?!
—Тише!
Мир уже был другим. Солнце угнетало, уличная пыль наседала, прохожие враждебно обходили стороной. Клеймо «Отверженная» горело на челе.
—Щас мы тут постоим немного, как будто мы уже ушли. А потом мы тихо очень зайдём и молча позвоним, как будто это уже не мы.
—И глазок закроем!
—А да, точно.
—А вдруг она в глазок и сейчас смотрит, и когда мы в подъезд зайдём, сразу увидит.
—Дааа.. а тогда ты гуськом подползёшь, потом руку так вытянешь, глазок закроешь и позвонишь. Я так уже не смогу, а ты молодая, ты сможешь.
—Алла Ивановна!
—Что?!
—Я не сорвиголова! И, потом, она всё равно увидит — обзор позволяет.
—Что же нам тогда делать?
—Давайте ещё немного постоим, как будто мы в магазин ходили. Потом зайдём как ни в чём не бывало, поднимемся до второго этажа, как будто мы к себе ушли, а потом я аккуратно вдоль стеночки спущусь и позвоню.
—Мне это нрав… — АИ застыла и оборвала себя на полуслове. — Она идёт!
—Что?!
—Она идёт.
И действительно, она идёт. Откуда-то. И подходит к подъезду.
Как ни в чём не бывало.
—А что вы мне не позвонили? — поинтересовалась АИ, когда соседка приблизилась к нам.
—Вы что же меня ждёте? Да я рано из дома ушла, я думала, вы ещё спите.
—Хм, это почему же я сплю, я рано встаю.
Нет, разговор явно не клеился по эталонным меркам АИ. Конечно, ей понадобится какое-то время, чтобы прийти в себя и простить соседку.
Я зашла домой абсолютно измученная.
Прошлась по комнате, кинула взгляд на стол, и тут только я обратила внимание на листок бумаги. Интересно, как долго он тут лежит. Буквы на нём были торжественно подведены чёрным, расхлябанный почерк требовал глубинного погружения, а заголовок гласил: Контракт.
Сколько уж я здесь живу, очнулась! Это потому что она считает, что я себе на уме, не может меня раскусить. Какая-то наивная недоверчивость, как её обезопасит эта бумажка, и почему Доместос, может я уже Досю купила… какое самодурство… подождите, что тут… Что за чёрт! Срезать ей мозоли на ногах?! Нет, это уже ни в какие рамки не лезет. Я решительно направилась в зал:
—Алла Ивановна, что это вы здесь такое написали!
Я грозно трясла перед её носом — Носищем! — листок бумаги.
—Да-да, мозоли, — с достоинством закивала хозяйка, — у меня неразборчивый почерк, я ведь уже старая. Садись на стул. Вот!
Алла Ивановна с охами-вздохами, кряхтя и недомогая, выставила передо мной отвратительную, неряшливую — как она сама, с мозольными струпьями, ступню.
Как вам это нравится?
Сейчас, спустя много лет после описываемых событий я могу быть более беспристрастной. Теперь я могу сказать, что её ноги выдавали в ней сибаритку.